«ГОВОРЯТ, У СТАРЫХ ЛЮДЕЙ ПАМЯТЬ КОРОТКАЯ. А Я ЭТОГО ЗАБЫТЬ НЕ МОГУ»

27 января 1944 года. Эта дата навечно вписана в историю воинской славы России как день снятия блокады Ленинграда. Нечеловеческие страдания, которые пришлось испытать блокадникам, стали чем-то вроде генетической памяти нашего народа.

Самым тяжелым временем была зима 1941-1942 годов. Люди умирали десятками тысяч в день. «Мы, выжившие, до сих пор помним вкус блокадного хлеба, который был для нас вкусом жизни», - рассказывает наш постоянный читатель Федор Павлович Степанов.

ПУСТОЙ СУП И КАРТОЧКИ

Суточную норму хлеба - 125 граммов - 96-летний Федор Павлович до сих пор определяет безошибочно. Хлеб держит бережно - привычка с того страшного времени.

Судьба сыграла с ним злую шутку: юноша из деревеньки под Новгородом приехал в Северную столицу прямо перед началом войны. Привела его туда тяга к знаниям. Федор Степанов поступил в техникум точной механики и оптики. В первые месяцы войны о голоде он и не думал.

«Ребята постарше ушли на фронт. Мы, кому еще не исполнилось 17, остались, продолжали учиться и даже готовились к экзаменам. Никто и представить не мог, что нас ждет дальше», - вспоминает блокадник.

Первым тревожным звонком стала отправка студентов на строительство укреплений. Немцы подбирались к городу, стало ясно, что окружения не избежать. Ребята с остервенением рыли окопы, но продолжали искренне верить в то, что через месяц-другой война закончится. Тем более что кормили их хорошо и никаких проблем со снабжением не было.

Перемены произошли в сентябре после возвращения в город, когда в столовой студенту Степанову выдали тарелку пустого супа. А уже в ноябре - только хлеб по карточкам. К зиме норма упала до 125 граммов.

ПАРТУ В ПЕЧКУ - БУДЕМ ЖИТЬ

Времена наступали страшные. На улицах не осталось кошек и собак. Только крысы, которых ослабевшие люди не могли поймать. Еще выжили животные в зоопарке.

Помимо голода горожан терзали морозы. Сравнительно повезло тем, у кого в домах имелось печное отопление. Но и там были свои сложности.

«У нас в общежитии было и водяное отопление, которое в октябре так и не включили, и печное. Но встал вопрос - где взять дрова. Недалеко - школа, где формировалось ленинградское ополчение. Чтобы освободить помещения, парты и скамейки вынесли на улицу. Мы перелезали через забор, хватали эту выброшенную мебель и топили ей печку», - вспоминает Федор Павлович.

Студентам повезло: у них имелись теплые ватные одеяла, кутаясь в которые удавалось отогреться. В то время фраза «Движение - это жизнь» стала для ленинградцев призывом к действию. Слег - пиши пропало.

«Я постоянно что-то делал, - рассказывает наш собеседник. - Работал в цехах при техникуме. Когда прямо в кресле тихо умерла старушка-вахтер, исполнял ее обязанности.

Цеха остановились - мы ходили дежурить во время воздушной тревоги. Поднимались на крыши. Немцы сбрасывали на город зажигательные бомбы, а у домов - деревянные стропила. Один человек дежурит на крыше, чтобы сбрасывать снаряды вниз, другой на чердаке - тушить, если кровлю пробьет.

Еще мы помогали ловить шпионов, которые ночью стреляли из ракетниц, чтобы указать места бомбежек. Кроме того, нас отправляли на Дорогу жизни. Там мы делали деревянные настилы, куда складывались продукты для переправки на склады».

Бомбежки и артобстрелы стали для ленинградцев привычным делом. Многие перестали ходить в убежища: у одних не было сил, другие надеялись, что в их дом бомба не попадет. Это было слабым доводом: слон в зоопарке, в отличие от людей, на весь город был один, и того убило осколком.

Время обстрелов горожане быстро научились определять. Немцы проводили их со свойственной педантичностью: позавтракали - постреляли, пообедали - постреляли, поужинали - постреляли...

Начало массовой гибели людей Федор Павлович помнит как сейчас. Стало просторнее в комнате в общаге - из семи ее обитателей осталось только трое.

«В соседней комнате жили девочки-старшекурсницы, 18-19 лет. Тоже умерли. Говорят, у старых людей память короткая, а я этого забыть не могу», - рассказывает блокадник.

Смерть от голода, как и бомбежки, стали привычным делом. Тела оставляли в пустом гараже, заворачивая во что-нибудь и кладя сверху документы.

Нормы хлеба увеличились, но людям этого не хватало. Более того, многие поначалу, разом съев увеличенную пайку, умирали - организм не был готов к такому «пиршеству».

Студенты вертелись как могли. Выменивали на хлеб бракованные линзы из цехов, пользовавшиеся спросом у военных для розжига огня при дефиците спичек.

Настоящим лакомством стал сахар, ушедший в торфяное покрытие после бомбежки Бадаевских складов. Торф бросали в воду. Тот оседал, оставляя сладкую жидкость. Ее кипятили и с наслаждением пили.

Один из студентов выменял где-то небольшую свеклу. Зависти друзей не было предела. Напрасно. Голодный парень съел недоваренный буряк и умер.

Как-то вся комната, где в живых еще оставались шестеро студентов, чуть не оказалась на грани голодной смерти. «Гонец» за хлебом, собрав карточки товарищей, по пути свалился в обморок. Сердобольная женщина, случайно проходившая мимо, положила парня на сани и отвезла в общагу вместе с карточками.

Таких людей, к счастью, было большинство. Голод не сломал их, не довел до животного состояния. Хотя, конечно, были исключения...

«Однажды я видел на улице человеческое тело с отрезанным куском мяса. Да и слухи о людоедах ходили», - вспоминает пожилой мужчина. Но город, несмотря ни на что, продолжал жить и работать.

«Люди по 12 часов стояли у станка. Сколько раз видел: человек падает в обморок прямо на заводе. Полежал, пришел в себя - на сегодня свободен. А завтра опять работать», - рассказывает Федор Павлович.

Сам он, по собственному признанию, все невзгоды перенес на ногах - сказалась деревенская закваска.

Весна положила конец страшным невзгодам. Бомбежки продолжались, но голод и холод отступили. Студенты заготавливали хвою как источник витаминов. На Марсовом поле появились грядки картофеля, свеклы и моркови.

Для Федора Павловича блокада закончилась летом 1942-го, когда техникум эвакуировали на барже по водам Ладожского озера. Вскоре началась новая жизнь - фронтовая.

ДАВАЙ, ПЕХОТА!

Уйдя на фронт добровольцем, Степанов бил немцев в Новгородской, Смоленской и Калининской областях, в Белоруссии. После блокадных лишений юный пехотинец не испытывал страха, в первых рядах штурмуя вражеские укрепления. Вскоре Степанова назначили командиром отделения.

«Некогда было бояться, взяли рубеж - впереди следующий, и так весь день. Вечером передышка, песни, осознание, что все еще живой. А утром по новой - от рубежа к рубежу», - рассказывает фронтовик.

В 1943-м для тяжелораненого Федора Степанова война закончилась. Вылечившись, он выучился на офицера в Ленинградском военном инженерном училище и уже в 1946-м участвовал в разминировании местности в Калужской области, у реки Жиздры, где на минах подрывалось мирное население.

Однажды Федор Павлович прошел к берегу реки. Потом тем же путем отправились другие бойцы. Одному снесло взрывом полголовы. Оказалось, Степанов и его сослуживцы прогулялись по заминированному участку, который весной минеры пропустили из-за паводка.

В Пензе Федор Павлович оказался по службе в 60-е годы прошлого века. Служил в понтонном полку, преподавал в артиллерийском училище и строительном институте. Активно участвовал в патриотическом воспитании молодежи.

«Сейчас уже труднее стало, но я все-таки пока на ногах, сам себя обслуживаю. Кое-что могу», - улыбается ветеран. Его закалке и характеру можно только позавидовать.

Андрей Самсонов

«Наша Пенза», № 4, 27 января 2020 г.